Грамматика и текст
П. Дурягин (2011). Разбор рассказа Ю. Олеши “Любовь”.
Юрий Карлович Олеша известен широкой публике в первую очередь как автор любимой сказки советских детей «Три толстяка», а также противоречивого романа «Зависть», круто изменившего творческий путь молодого писателя и фактически приведшего Олешу к отказу от творчества под давлением критики. Анализируемый мною рассказ «Любовь» (1929) написан спустя два года после «Зависти». На мой взгляд, его можно рассматривать как продолжение романа. Переклички номинативных названий не случайны. Тема зависти развивается в рассказе, однако на смену ей приходит новая — тема любви. По сюжету рассказа, мотивы зависти и любви предстают в виде своего рода тезиса и антитезиса. На мой взгляд, в позднем творчестве Олеши целесообразно было бы попытаться отыскать следы их синтеза, однако такие поиски выходят за рамки данной работы.
Сюжет рассказа — ряд расположенных в хронологической последовательности событий, происходящим со студентом Шуваловым. Он построен на конфликте двух миров — прием, использовавшийся еще в «Зависти». Но если в «Зависти» противостоящие друг другу «вселенные» расположены на хронологической оси, то в рассказе «Любовь» Олеша выходит на более высокий уровень обобщения. Суть конфликта формулируется автором в первой части произведения очень точно:
Дальтоник увидел качающиеся синие кроны. Шувалов увидел зеленые кроны. Но Шувалов сделал неестественный вывод. Он подумал: деревья встречают Лелю овацией. Дальтоник ошибался, но Шувалов ошибался еще грубее.
Конфликт — столкновение двух сторон. Персонажи рассказа раскиданы по разные стороны баррикад, они защищают свои миры.
Мир-1: рациональный фотографический мир Исаака Ньютона и дальтоника в шляпе, мир синих груш, где нет исключений из закона всемирного тяготения, и где, глядя на божью коровку, можно лишь «прийти к заключению, что имя у нее несколько антирелигиозное». Мир Зависти. В начале рассказа дальтоник признается Шувалову: «Я вам завидую». В конце рассказа та же самая фраза рикошетит в обратном направлении. Все это происходит, разумеется, в пределах описанного выше мира.
Мир-2: «ежесекундно деформирующийся» мир Лели, возлюбленной студента, «дивный новый мир», поражающий многоцветностью травы, мир с совершенно иными законами (реализация метафоры: «Летит на крыльях любви», услышанной студентом случайно, отменяет гравитацию), мир, где мысли материальны. Мир Любви.
Между мирами путешествует сбившийся с пути, пошедший, по выражению дальтоника, «по опасному пути», студент Шувалов. Миры находятся в привативной оппозиции: Леля — определяющий признак. Ее появление в поле зрения переносит студента в Мир-2:
Вдали появилась Леля. Шувалов подпрыгнул. Дальтоник встал и, приподняв черную шляпу, стал удаляться.
Леля подошла. В руке она держала кулек с абрикосами. Другую руку она протянула ему. Мир стремительно изменился.
Казалось бы, все просто: старая романтическая идея двоемирия. Но Олеша именно создает эти миры, воспроизводит их с детальной точностью, дает читателю возможность путешествовать вместе с героем. Автор возводит на глазах у читателя целые вселенные и предоставляет сделать выбор вместе с героем. Кавалеров из «Зависти» свой выбор уже сделал. На очереди — студент Шувалов.
В случае с Олешей, авторская стратегия — созидательная. Автор владеет огромным запасом лингвистических и поэтических средств для создания перед читателем своей двуполюсной модели мира. Ниже мы внимательнее изучим различные аспекты текстовой тактики автора.
Миры рассказа отождествляются с различными точками зрения. Ярче всего это проявляется в плане идеологии. Две конкурирующие точки зрения независимы друга от друга, они принадлежат героям рассказа — студенту и дальтонику. Если использовать классификацию Успенского, обе точки зрения являются внутренними по отношению к повествованию. Рассмотрим то, как лингвистическими средствами в тексте маркируется точка зрения студента Шувалова.
С первых строк произведения точка зрения повествователя совпадает с точкой зрения героя. Автор использует традиционные для синхронизации с точкой зрения персонажа языковые средства. Предметы появляются в поле зрения героя и исчезают из него. Первое именование дальтоника – «неизвестный гражданин в черной шляпе» (разумеется, неизвестный Шувалову) и т.д. Цвет становится сильным средством маркирования той или иной точки зрения. Сам герой формулирует это так: «Я вижу синие груши и то, что мухомор похож на божью коровку». Синий цвет — признак точки зрения дальтоника, а также его двойника — Ньютона из сна Шувалова. («Божья коровка была для него ослепительно синей»). Казалось бы, какая ерунда – «путаться только в некоторых цветовых деталях»! Однако, как подсказывает герою интуиция, «синие груши — это не пустяк!». Переключения на вторую точку зрения редки, но они представляют сюжетную ценность. После первой встречи Шувалова с дальтоником на контрасте синего цвета и метафоры («листва встречала Лелю овациями») рассказчик формулирует разницу между двумя мирами. Затем мы на секунду видим глазами Ньютона синюю божью коровку. Таким образом, дважды автор дает читателю посмотреть на мир глазами дальтоника, через «синие очки» Ньютона.
С другой стороны, богатая цветовая палитра — признак точки зрения Шувалова. Ярче всех оказывается зеленый цвет, недоступный дальтонику (зеленая скамья, зеленая листва, многоцветный травяной покров). Влюбленный герой воспринимает мир во всем его богатстве. Он «видит то, чего нет». Здесь Олеша пускает в ход свой самый мощный прием — метафору. Виктор Шкловский называл такой способ видения мира у Олеши «лазерным зрением». Вот в чем, по мнению Шкловского, оно заключается: «Сюжетные метафоры – система видения Олеши. Он видит стрекозу и то, что она похожа на самолет. Олеша сам отмечает, что он видит две возможности: один предмет не заменяет, а обновляет другой». В рассказе «Любовь» метафоры Олеши приобретают еще одно уникальное свойство: они материализуются под воздействием любви. Студент буквально «летит на крыльях любви», Ньютон, волнуясь, «сидит на иголках». Важную роль играют олицетворения: листва, сквозняк и др. В сознание героя, прикрываясь щитом любви, вторгается автор. («Внимание его (Шувалова), помимо его желания, наполнилось совершенно неинтересным для него содержанием»). Это вызывает возмущение героя: «Мною начинают распоряжаться, – подумал Шувалов. – Сфера моего внимания засоряется». Герой рассказа чувствует незримое присутствие автора, он не понимает, что его используют не как марионетку, а скорее как видеокамеру. Олеша признавался: «Да, Кавалеров смотрел на мир моими глазами. Краски, цвета, образы, сравнения, метафоры и умозаключения Кавалерова принадлежали мне. И это были наиболее свежие, наиболее яркие краски, которые я видел». В отличие от Кавалерова, Шувалов из рассказа «Любовь» синхронизирует свою точку зрения с автором лишь под воздействием любви к Леле.
Расхожее сравнение героя с видеокамерой в руках автора особенно характерно для описания творческого метода Олеши. Его произведения наполнены различными визуальными эффектами, рассказ «Любовь» – не исключение. Приведем примеры из текста:
Мир стремительно изменился.
– Отчего ты морщишься? – спросила она.
– Я, кажется, в очках.
Внезапно подступив вплотную, части узоров увеличились, детализировались и изменились. На грани засыпания, близкий к детским ощущениям, он не протестовал против превращения знакомых и законных форм, тем более, что превращение это было умилительно: вместо завитков и колец, он увидел козу, повара…
Ему трудно было двигаться по наклону. Он полз раскорякой, теряя сходство с человеком и приобретая сходство с отражением человека в воде.
В чувственном восприятии влюбленного героя зрение подавляет слух. Если зрение обостряется, приобретает причудливые формы, то обостренный слух, напротив, является атрибутом «старого мира». Ньютон при встрече с Шуваловым «слушает великое молчание природы». Но разве, слушая тишину, ученый не совершает той же ошибки, что и студент, когда он «видит то, чего нет»! Еще одна трактовка возможности «видеть то, чего нет»: зрительное восприятие возможно и без идентификации видимого: студент не может определить кустарник: «Он не был натуралистом, он не мог определить, что окружает его: орешник,боярышник, бузина или шиповник». У Арутюновой читаем: «Таксономия составляет необходимый эпистемический компонент зрительного восприятия в ситуации его полноты». Точно так же Ньютон упрекает студента в том, что тот путает яблоню с абрикосовым деревом (которое и существует только в восприятии студента и в его же сне). Олеша незаметно подводит читателя к мысли о том, что ошибка Ньютона (слушающего тишину) «еще грубее» ошибки Шувалова. В конце рассказа главный герой обретает полную гармонию, отказываясь от слуха полностью в пользу зрения: «… он видел сосок ее, розовый, с нежными, как пенка на молоке, морщинами. Он не слышал шороха, вздоха, треска сучьев».
Обратимся к анализу средств организации художественного времени в рассказе. Автор поддерживает динамику развития событий с помощью чередования форм прошедшего времени в различных фунцкиях: события сменяют друг друга, когда повествователь использует формы совершенного вида прошедшего времени в аористивной функции. В основном же мир героя статичен, перспектива создается за счет сочетания глаголов в имперфективной функции с неожиданными сравнениями или метафорами. В качестве примера статичной сцены можно привести начальную сцену ожидания в парке, где медлительность времени строится на глаголах прошедшего времени в имперфективной узуально-характеризующей функции, а также назойливым рефреном-напоминанием: «Леля не шла». Есть пример того, как повествователь все-таки не выдерживает и нарушает вялотекущую временную последовательность, забегая вперед: «Оказалось впоследствии, что молодой человек страдает дальтонизмом». Субъективное восприятие времени героем также находит отражение в художественном времени произведения: «Через час после встречи с дальтоником Шувалов отыскал ее в недрах парка». Напротив, в «старом мире» Шувалова, мире без Лели, время измеряется по часам с высокой точностью: «В два часа он пришел в парк»; «Стоял жаркий полдень».
Говоря о регистровом построении текста, стоит отметить одну особенность. В начале рассказа то и дело происходит своего рода вторжение информативного регистра повествования в область репродуктивного. Это вызывает негодование героя.
Шувалов ожидал Лелю в парке. Был жаркий полдень. На камне появилась ящерица. Шувалов подумал; на этом камне ящерица беззащитна, ее можно сразу обнаружить. “Мимикрия”, – подумал он. Мысль о мимикрии привела воспоминание о хамелеоне.
– Здравствуйте, – сказал Шувалов. – Не хватало только хамелеона.
Вообще для фраз Шувалова характерна крайняя эмоциональность. Прямая речь студента приводится почти всегда в реактивном регистре. Это или возмущение, или гнев, ил просто ругань. Лишь в косвенной речи мысли влюбленного студента упорядочиваются заботливой рукой автора. Полемические диалоги между студентом и дальтоником в конце рассказа переходят в волюнтивный регистр, совмещенный с реактивным. Герои постоянно обмениваются псевдоимперативными колкостями вроде: «Кланяйтесь Еве!»; «Идите покушайте синих груш!». Вместе с последней фразой студента происходит развязка рассказа. Сюжет рассказа приобретает завершенность, для Олеши принципиально важно разрешение конфликта в пользу одной из сторон. Здесь также можно провести параллель с романом «Зависть».
Итак, за счет смены точек зрения в рассказе автор нагнетает конфликт между двумя мирами, в которых живет его герой. С помощью лингвистических и поэтических средств Олеша подчеркивает контраст между этими мирами, дает герою (а вместе с ним, и читателю) право выбора между ними. Автор не подвергает сомнению существование объективного мира, «диктума», однако для него объективная точка зрения в принципе недостижима. Глядя на мир глазами своих персонажей, Олеша задается вопросом: если возможен лишь субъективный взгляд на события, то чья ошибка фатальнее — героя, который видит «то, чего нет» или героя, видящего мир «правильно», за исключением некоторой «путаницы в цветах»? Оказывается, что выбор предрешен, и дело здесь не только в волшебной силе любви, позволяющей студенту Шувалову совершать «ненужные случайные наблюдения». Дело в том самом «лазерном зрении», собственном даре автора, которым он наделяет своего героя. Любовь выступает в роли батареи, которая дает питание всепроникающему «лазеру» Олеши. Зависть же «гасит» этот лазер, делает мир бесцветным и состоящим из плоских геометрических фигур, этот эффект создается автором за счет лексических средств, а также значимого отсутствия метафор.
Он сел на покатом месте, на гребне, с которого открывался вид на широчайшее пространство, усеянное дачами. Он сидел на вершине призмы, спустив ноги по покатости.
И лишь избавившись от чувства зависти к идеальной «радужной оболочке» дальтоника, герой делает свой выбор и принимает имплицитно выраженную позицию автора. «Идите покушайте синих груш!» – это приказ дальтонику удалиться, покинуть пространство героя и мир Лели раз и навсегда. Любовь торжествует над Завистью, и кажется, что за последней фразой персонажа сияет улыбка доброго сказочника Юрия Олеши.